Читать интересную книгу И нас качают те же волны. Провинциальный детектив - Лидия Луковцева

– Ну, спасибо вам, добрые люди! – сердечно поблагодарил участковый.

– Да особо-то и не за что, – кивнул Федор. – Дед-то как?

– Бегает…

– Привет передавай. Что-то давно не встречал.

– В село уехал, дочерей проведать. Спасибо, передам.

– А насчет шинельки покумекай, – подмигнул дед.

– Какой шинельки?! – вскинулась Зинушка. – Что опять затеял, старый черт?!

– Молчать! – призвал к порядку супруг. – Бабам слова не давали! – И, глядя вслед удалявшемуся участковому, поинтересовался:

– А с чего это ты его на Катьку навела?

– А пусть! – легко ответствовала супруга, махнув рукой. И вне всякой связи добавила:

– Она мне уже второй год голубой крокус только обещает…

Федор Игнатьевич изумленно покачал головой:

– Только обещает, говоришь? Ну-ну!

* * *

Николай Чернов – высокий крепкий мужик лет пятидесяти с хорошим хвостиком, бывший шатен, а теперь наполовину поседевший, оказался дома. Участковый заметил, конечно, что открывший на его звонок калитку хозяин непроизвольно скорчил гримасу, но особого значения этому не придал: российский человек появлению представителя закона рад в крайне редких случаях. Судя по скорбному выражению лица Николая, быстро сменившему недовольную гримасу, в голове его начался тяжкий мыслительный процесс: кого на этот раз он обидел и насколько сильно, как давно это случилось, сознаваться сразу или погодить пока.

Чтобы не нагнетать напряжения, Салимгареев, представившись, сразу сообщил о цели своего визита. Хозяин слегка отмяк, пригласил в дом. Некая доля напряжения все же в воздухе витала довольно долго. Серые глаза Николая, кажущиеся маленькими из-за нависших мясистых век, все косились в сторону, но изредка вскидывались на незваного гостя, и Азамат слегка ежился: как бы дыру сквозную в нем не пробуравили!

Вид у хозяина был запущенный: треники с пузырями на коленях, грязноватая футболка, явственно сквозило амбре немытости, даже седина выглядела неряшливо: не благородные седины, а какая-то клокастая пегость. И в доме вроде бы убрано, полы вымыты, половики чистые, а запах пыли ощущается, воздух спертый. У Азамата жена – чистюля, помешана на влажной уборке и проветривании, а в этом доме тяжело дышалось.

В общем-то, Николай мало что добавил к тому, что рассказал Федор Игнатьевич. Да, уехал Серега не попрощавшись и не оставив ключи от дома и калитки, как было у них заведено годами. Хотя об отъезде его знали все: билет был куплен заранее, на 30 апреля, сразу после праздников ему надо было на работу выходить. То, что не попрощался – ладно, можно еще понять: как раз в этот день у супругов случился скандал, Николай… как бы это сказать… кхм – кхм…

– Рукам волю дали?

– Да… именно так… волю дал… Жена собрала вещички и ушла к дочери (это она так сказала, а на самом деле – хахаль у нее).

«Вот откуда эта запущенность, – отметил Азамат. – Мужик без женщины сирота».

Серега, скорее всего, слышал громкие супружеские разборки и решил не мозолить глаза. Но вот почему ключи не оставил? Все эти годы Николай приглядывал за домом в отсутствие хозяина.

– Вы дружили?

– Дружили?!!

Хозяин встал, вышел в соседнюю комнату, вернулся с фотоальбомом в руках. Тяжело опустился на стул, бережно вытер рукой невидимую пыль, раскрыл альбом.

– Вот, это мы с Серегой, когда они в первый раз с матерью сюда приехали к бабке.

Два пацаненка, лет по пяти – шести, сидели на крыльце. Оба светленькие, примерно одного роста, но один – крепыш, здоровячок, загорелый, с лукавой и дерзкой мордахой, а другой – стебелек, бледное дитя Севера, засмущавшийся перед объективом.

Со страницы на страницу взрослели и менялись мальчишки: волосы у них стали одного цвета, по интенсивности загара их было уже не отличить, да и роста они были одного. И все же на всех снимках один так и оставался дерзким оторвой, атаманом, а другой – не ботаником, нет, но – ведомым, у которого амплуа по жизни – роль второго плана. Мальчишки на рыбалке, в парке на карусели, за праздничным столом… Но все фотографии были сезонными, только лето было запечатлено на них.

– А кто фотографировал?

– Мать Серого, друзья…

– Вы в компании верховодили?

– Было дело… Бабка Сереги – баба Лиза – говорила, на меня показывая: этот всегда будет зачинщиком, а Сереже всегда придется отдуваться за Колькины каверзы.

– Так и было?

– Чаще всего. Хотя рохлей Серый не был, мог и за себя, и за меня постоять, если обстоятельства требовали. У нас кликухи были – Колька Черный и Серега Белый, и мы были в авторитете.

Участковый отметил, как подрагивают руки хозяина, листавшие страницы альбома, как сел голос.

– А на снимках у вас, вроде б, волосы одного цвета.

– Да не по волосам. Я – Чернов, он – Бельцов…

– Надо же, как совпало…

– Да разве только это совпало! У нас с ним много чего в жизни совпало! Мы были братьями!

Голос Николая сорвался.

– Ну что уж так! Почему – были?! Может, найдется ваш брат, в нашей жизни всякое случается.

Глаза Николая опять превратились в буравчики.

– Ты сам-то в это веришь, лейтенант?

– Раньше надо было тревогу бить, Николай Павлович!

Чернов сглотнул спазм:

– Я знаю…

– Мне нужна фотография взрослого Сергея, из самых последних.

– Взрослыми-то мы почти и не снимались, пропал интерес. Да вот, только она коллективная и мелкие мы здесь все.

– Ничего, увеличим. Что за застолье?

– Жене моей день рождения отмечали.

– А рост, вес, особые приметы какие-нибудь были у него?

– Рост почти как у меня, на три сантиметра меньше, сто восемьдесят два, значит. Вес примерно такой же, восемьдесят шесть, плюс – минус. Особые приметы… На левом виске шрам приметный – пацаны бутылками кидались, а осколок, разумеется, в Серегу влетел!

– Почему «разумеется»? Невезучий был?

– Еще какой невезучий…

Горькая ухмылка мелькнула на лице Николая.

– Про одежду ничего не знаете?

– Ничего, – качнул головой Николай.

– Ну что ж, если все так… Я бы хотел дом посмотреть. Пока так, своим глазом, без всей мутоты с постановлениями, следователями и прокурорами. Вы не против?

– Да я-то что? Дом не мой, смотрите. Может, толк будет.

– Тогда возьмите инструмент – замок снять. Там висячий?

– Внутренний, врезной.

– Я пока Федора Игнатьевича позову. Если потом понадобится все в протокол оформить, запишем вас понятыми. А нового замка у вас, случайно, нет?

– Висячий есть.

– Давайте висячий.

* * *

Екатерина Ивановна Мокрова, или просто Ивановна, по времени должна была быть на работе. Работа ее находилась на Заречной же, в конце улицы. Длинный двухэтажный деревянный барак, обложенный кирпичом, протянувшись перпендикулярно во всю ширину улицы, образовывал тупичок. В доме располагался Центр детского творчества, а Ивановна, уже без малого десяток лет, занимала в нем должность технички.

Руководство Центра, в лице Риммы Ивановны Загидулловой, весьма ценило добросовестного сотрудника, днюющего и разве что не ночующего, на работе. Где в наше время найдешь техничку, которая рвется на работу, а не наоборот, исчезает, едва смочивши линолеум и помахав демонстративно лентяйкой. Поскольку Екатерина Ивановна жила рядом, она и днем частенько заскакивала проверить санитарно-гигиеническое состояние вверенного ей объекта.

Азамат, взглянув на часы (до вечернего приема граждан время еще оставалось), решил для очистки совести сегодня же поговорить и с ней, благо идти далеко не надо было.

Ивановна предпочитала выполнять свои должностные обязанности, то есть осуществлять основную уборку, в вечернее время: их беспокойный контингент, отзанимавшись в кружках (это после школьных-то занятий!), с дикими воплями вырывался на улицу и словно растворялся в воздухе. Руководители кружков тоже не задерживались в кабинетах – торопились по делам и домам. Никто не болтался под ногами, не топтался по вымытому полу, не бил друг друга пакетами со сменной обувью и не орал благим матом.

Сегодня, в четверг, вечерние занятия были только в двух кружках: у танцоров они заканчивались в шестнадцать тридцать, а у краеведов – в восемнадцать. До того, как уйдут танцоры, еще можно было успеть убрать пару кабинетов.

Но, положа руку на сердце, нужно заметить, что не только профессиональная добросовестность и склонность к тишине влекли женщину на любимую работу в тот час, когда там становилось малолюдно.

Сказать, что Бог наградил ее исключительным, даже для женщины, любопытством, значило ничего не сказать. Он наградил ее в таких пропорциях, что это уже было и не любопытство, а квинтэссенция оного, со временем выкристаллизовавшаяся в чистую жажду познания.

Каким-то образом, при вечной женской круговерти, она почти всегда была в курсе происходящих событий, касалось ли это мировой политики, жизни шоу-бизнеса или региональных проблем. И все же более узкой специализацией Катерины Ивановны был мониторинг жизнедеятельности Заречной, улицы, на которой она родилась, и где протекла ее жизнь.